В 2006 году Татьяная Фаст с Владимиром Вигманом опубликовали расследование «О чем молчал Лавент». Были в нем главы и о Владимире Лескове. Вот некоторые из них.
Пособие для начинающих миллионеров
В 1990 году в Ригу приехала съемочная группа Центрального телевидения (так тогда называлось Останкино) во главе с известным журналистом Владимиром Торчинским. Они снимали фильм о первом в Советском Союзе кооперативе-миллионере "Пардаугава". Фильм так и назывался -- «Как заработать миллион».
За год до августовского путча государственный канал Советского Союза рекомендовал его в качестве учебного пособия по перестройке: так можно жить в СССР.
Неискушенному взору советских телезрителей предстал ухоженный особняк на окраине Риги с анфиладой удобных производственных помещений, современным конструкторским бюро, бесплатной столовой для рабочих, кабинетом для релаксации. Трехэтажный дом возвели всего за полгода на месте старой развалюхи. За год подвели под крышу заброшенный советский долгострой -- железобетонный завод -- и начали выпускать на нем строительную плитку с инициалами PD. Ею вплоть до 1999 года была вымощена Домская площадь.
Камера оператора с восхищением следила за спорой работой швей и обувщиков, показывала откормленных свиней, выращенных «пардаугавской» фермой в Екабпилсе, любовно представляла изобилие товаров на полках «пардаугавских» магазинов. Начальники цехов во главе с президентом кооперативного концерна Владимиром Лесковым с удовольствием делились секретами производственных успехов. По мнению авторов фильма, тайна "Пардаугавы" заключалась в одном: герои фильма работали не на государство, а на себя. И это как нельзя лучше иллюстрировало возможности перестроечной эпохи Горбачева, вселяло в людей надежду: если рижане смогли, то и вы можете. Только надо немного смекалки, много желания и о-очень много трудолюбия.
Фильм имел огромный успех, Лескову приходили письма из самых отдаленных уголков Советского союза, на улицу Калету, где расположилась "Пардаугава", ехали гонцы за передовым опытом... Неизвестно, сколь глубоко пускали гостей в производственную кухню кооператива, рассказывали ли им о том, что кроме смекалки и трудолюбия предпринимателю необходим природный авантюризм, умение рисковать, подкупать чиновников и особое, почти любовное, отношение к денежным знакам...
За благополучный фасад кооперативной жизни камера не заглянула. Не вошли в фильм и колоритные истории жизни самих учредителей кооператива. Александр Лавент на экране даже не появился. Он избегал телекамер и не давал никаких интервью вплоть до банковского кризиса 1995 года. А Владимир Лесков, хоть и был главным героем фильма, но кроме производственных успехов ни о чем другом не распространялся.
Бронзовый всадник
Будущие компаньоны познакомились в конце 1970-х. Разница в возрасте (Лавенту было 19, Лескову -- 33) не помешала им сблизиться на долгие годы. В то время Александр числился студентом Института физкультуры, но к учебе относился прохладно, пропускал занятия, предпочитая им другие интересы. Владимир окончил Рижский политех, но не хотел мириться с инженерской зарплатой, вовсю крутился в нелегальном цеховом бизнесе, сорил деньгами и был хорошо знаком милиции по частым дебошам в ресторанах.
Жизнь того и другого складывалась довольно пестро. Владимир Лесков к концу 1970-х успел пройти богатую школу жизни. Его мать, Полина Станиславовна Лескова, попала в Латвию во время Второй мировой войны. Из-под Питера ее привезли немцы и бросили в Саласпилсский концлагерь. В 1944-м ей удалось бежать и поселиться в Риге. А в 1945-м родился сын Владимир. Похоже, ему она в полной мере передала свой волевой и упрямый характер. Мы встретились с ней, когда в середине 90-х готовили телевизионную передачу о Лескове. Полине Лесковой было за 70. Но и в то время это была сильная статная женщина, которая ежедневно ходила пешком по несколько километров и принимала ледяной душ...
Биография сына, а может, и ее собственная приучила Полину Станиславовну к осторожности. Телефонную трубку она сняла не сразу, попасть же в дом удалось только после предупредительного звонка сына. Рассказывала она о нем сдержанно, словно боясь, что нас кто-то подслушает. И в то же время с материнской нежностью.
Она с гордостью разложила перед нами стопку синеньких листочков со штампом номерного учреждения, выданных гражданину Лескову за внесенные рационализаторские предложения.
В детстве Володя Лесков был грозой Пардаугавы, преданно любил футбол и даже играл в юношеской сборной Латвии. После учебы в РПИ дослужился до главного энергетика фабрики Аусма и считался лучшим рационализатором министерства. Зарабатывал, как он сам говорил, больше директора. Однако сделать карьеру советского служащего ему всегда мешала его бесшабашность и склонность к загулам. С молодости Лесков слыл хулиганом, большим охотником до женского пола, за что в итоге и поплатился.
Что сблизило Лавента и Лескова? Страсть к деньгам? Предпринимательский азарт? Неуемная жажда жизни? Сейчас можно только гадать. Но то, что союз этих двух неординарных личностей привел к рождению первого легального крупного бизнеса в Латвии – это факт. Как факт и то, что результатом их подпольных предпринимательских опытов стала... тюрьма.
В 1979 году был арестован Лесков, а четырьмя месяцами позже, в начале 1980-го – Лавент. Оба обвинялись в контрабанде и хранении контрабандных товаров в крупных размерах. Это было громкое дело, которое в силу «особой государственной опасности» вели не органы внутренних дел, а Комитет госбезопасности. И Лескову, и Лавенту пришлось провести немало месяцев в подвалах «местной Лубянки» -- знаменитом угловом доме на ул. Стабу. Вместе с ними по делу проходили матросы с кораблей «Механик Герасимов» и «Степан Халтурин».
Группа скупала в Союзе икру и иконы, вывозила их за рубеж, а на вырученные деньги приобретала там джинсы, полиэтиленовые пакеты и ртуть. Бизнес велся с размахом. Из Антверпена были организованы оптовые поставки джинсов на суммы, превышающие 100 тыс. рублей (деньги по тем временам огромные). В продуктовой коптерке одного из кораблей был организован тайник объемом 6 куб. м, в котором и прятали контрабанду. «Экспорт» обеспечивали матросы или «водоплавающие», как их тогда называли.
Попались бизнесмены на контейнере с 250 парами джинсов, на которые таможня не обнаружила накладных. Попутно с джинсами в тайнике были обнаружены 20 тыс. долларов, 12 икон и... бронзовый всадник работы французского скульптора Фремье, которого Лавент приобрел у какого-то антиквара за 9,2 тыс. рублей, чтобы вывезти за границу. Трудно даже представить, какую изобретательность должны были проявить начинающие контрабандисты, чтобы доставить эту лошадь незамеченной на борт советского судна. Но перед самым выходом «Степана Халтурина» в море во время проверки нелегальный груз все-таки обнаружила таможня. Партнеры по «бизнесу» оказались за решеткой. Лавента осудили на 5 лет и 6 месяцев, Лескова -- на 9.
Был в деле еще эпизод с килограммом цианистого калия, который приобрел Лесков для изготовления фальшивых украшений. Владимир Иванович был мастером на выдумку: изготовленные им медные колечки он подсовывал вместо золотых, а поделки из эпоксидной смолы выдавал за янтарь. «Да, это было мошенничество, -- признался нам позже в одном из интервью Лесков, -- но для меня еще и творческий процесс. Когда человек имеет возможность заработать деньги, то он творит».
Лесков в силу строптивости своего характера не вылезал из карцера, его морили голодом, голым бросали на снег, переводили из зоны в зону: от Сибири до Таллина.
Всего он их сменил тогда пять. На последнюю, пятую, зону в Вологодскую область к нему приехал Лавент вместе с матерью Лескова. Какими аргументами пользовались гости в беседе с тюремным начальством, можно только догадываться, но после их визита Лескова освободили. Из положенных 9 лет он отсидел 7,5.
Пережитое в местах заключения не остудило интереса партнеров к предпринимательской деятельности. Более того, когда в 1987 году Горбачев объявил о начале новой эры, они как никто другой оказались готовы к переменам.
Нить Ариадны
Если кто-то в стране и был готов к старту капитализма, так это был Эмиль Александрович Лавент, отец Александра Лавента. Все, кто знал Лавента-старшего, характеризуют его как сильную, независимую личность. Рассказывают, что он в любые времена умел зарабатывать деньги и всегда считался человеком состоятельным. «Выпустите Эмиля на одну ночь в чистое поле — утром он вернется с ведром денег", -- говорил нам бывший прокурор и сосед Лавентов по дому на улице Энгельса, 15 (ныне ул. Стабу) Волдемар Остель.
Для начала Эмиль Лавент предоставил сыну Александру и Владимиру Лескову стартовый капитал в 23 тыс. рублей на коммерческое дело -- изготовление бижутерии из пластмассы. К гаражу на даче Лавентов в Меллужи пристроили две комнаты, поставили в них четыре пресса, посадили прессовщиков, и работа закипела. Но то ли дело не пошло, то ли размах показался кооператорам не слишком внушительным, но вскоре появилась новая идея -- производить модные тогда нитки «люрекс», денежный и удобный для перевозки товар.
В то время люрекс изготавливала фабрика Ригас аудумс, на которой, между прочим, выполняли заказы и для космоса. Директор этой фабрики был приятелем Лавента-старшего. И тот подумал, почему бы не делать люрекс в кооперативе?
Эмиль Лавент провел примитивное маркетинговое исследоване. С намотанным на маленькие шпульки рижским «люрексом» он отправился по трикотажным цехам с вопросом: «А как вы считаете, люрекс — пойдет?» И услышал в ответ: «Конечно! Его же ни у кого нет! Это хорошо!»
В мире тогда существовало всего два цвета металлизированной нити «люрекс». В Риге делали только серебряный цвет, в Италии -- серебряный и золотой. Эмиль Лавент нанял химиков и они сделали 11 цветов!
Был создан цех, где красилась металлизированная пленка. Она разрезалась на 8 миллиметров, потом специальные станки разрезали ее на микроны и только потом барабан наматывал «люрекс» и пропускал его через красилку. Вот тут пригодились и рационализаторские навыки Владимира Лескова, приобретенные им в годы работы главным энергетиком фабрики Аусма, он помог создать токарно-механический цех.
На маленьком станочке, изготовленном по разработке Лескова, кооператоры принялись вручную наматывать на шпульки «люрекс»... Саму нитку поначалу они еще не производили, ее покупали в Ригас аудумс. И такая маленькая шпулька — 25 метров люрекса — в 1988 году нарасхват уходила за два рубля. Потом от ручной намотки перешли к моторчику, наняли на работу около ста надомниц. «Люрекс» разлетался по Союзу со свистом! «Инициаторы» загружали под завязку польский автобус «Жук» и развозили на нем готовую продукцию. Первый рейс, кстати, был в Москву, в знаменитый ЦУМ, люди с утра ломились в главный универмаг страны за «люрексом». За ниткой в Ригу приезжали даже из Хабаровска, на Дальнем Востоке ее перепродавали за 8 рублей.
Спрос ошеломил кооператоров. Доходы тоже. Спустя несколько месяцев производители «люрекса» зарабатывали по 2 тыс. рублей в день, а через полгода -- по 3-5 миллионов в месяц. Эти деньги и позволили купить старый двухэтажный дом на ул. Калету. Вскоре он вырос до пяти этажей, в нем разместились слесарно-токарный цех создал в нем швейное производство, конструкторское бюро, цех по пошиву обуви, цех по изготовлению колготок, цех по изготовлению люрекса, столовую для рабочих. К этому времени компаньоны обзавелись связями, соратниками, исполнителями. Так началась "Пардаугава".
40 фирм с приставкой "пар"
В 1990-1991-м в Латвии воевали с ОМОНом и Интерфронтом, создавались первые зачатки независимой власти и собственного законодательства, а на ул. Калету возводилась грандиозная машина для зарабатывания денег. Кооператив сразу задумывался как многопрофильная научно-производственная фирма. Но ведущий пакет находился у лидеров: 51% основного капитала был поделен между Эмилем Лавентом, Александром Лавентом и Владимиром Лесковым.
Генеральным директором концерна стал Лавент-старший. В концерн входило 40 фирм с названием, в которые была включена приставка «пар». Позже, когда "Пардаугава" почила в бозе, а Лесков исчез из Латвии, это «пар» станет для прокуратуры ключом к поиску «пардаугавских» миллионов.
Публичным лицом кооператива-миллионера был Владимир Лесков. Черную «Чайку» Лескова, купленную им по какому-то великому блату чуть ли не в хрущевском гараже, знала вся Рига.
Он любил давать интервью газетам, бывать на светских тусовках, общаться с сильными мира сего. Охотно встречались с ним и они, поскольку видели в нем миллионера Корейко. Длинной чередой тянулись в "Пардаугаву" вереницы просителей из разных государственных и негосударственных учреждений. Тогда же пришел и Марис Гайлис, будущий премьер-министр Латвии.
Вот что он сам пишет о том времени: «C Александром Лавентом -- позднее председателем совета попечителей этого банка (Banka Baltija. – Авт.)-- нас познакомил Август Сукутс, кажется, году в 1987. Тогда мы работали в Рижском видеоцентре, первоначальным прибежищем которого было убогое помещение на ул. Яня. А.Лавента к нам привел знакомый Августа, который тогда работал у Эмиля Лавента, отца Александра. Как многие помнят, отец и сын Лавенты вместе с Владимиром Лесковым организовали кооператив "Пардаугава"...
Август Сукутс решил найти богатого кооперативщика, который мог бы заказать Рижскому видеоцентру фильмы. Об этом действительно нам удалось договориться. Видеоцентр заключил договор с "Пардаугавой" о финансировании нескольких фильмов, в том числе Андриса Слапиньша «Письма из Латвии» (беседа с пастором Юрисом Рубенисом), Виктора Янсонса «Могила Канта», Герца Франка «Спасенные», а также фильма о тувинских шаманах и др.».
"Пардаугава" тогда спонсировала не только фильмы. Она помогала симфоническому оркестру, поддерживала спорт. С 1990 года фирма стала издавать собственную газету.
Благодаря активной спонсорской деятельности Лескову удалось обрасти обширными связями в политической элите Латвии. Позже уже бывший министр внутренних дел Янис Адамсонс рассказывал: «Когда был выписан ордер на арест Лескова, который в 1995-м очень быстренько сбежал в Москву, потому что в Латвии ему стало слишком горячо, я рассмеялся. И сказал работникам уголовной полиции: «Ребята, я напою вас всех шампанским, несмотря на то что вас около 200 человек, если господин Лесков будет арестован и попадет в Ригу». – «Почему?» --
«Очень просто. Если Лесков начнет давать показания, то у нас может получиться ситуация, что так называемая политическая элита просто исчезнет»...
Как Лесков стал первым частным издателем независимой Латвии
Редактор журнала "Открытый город" Татьяна Фаст вспоминает о том, как с участием Лескова и Лавента была создана и закрыта "Независимая Балтийская Газета".
Лето 1990 года выдалось в Латвии непривычно жарким. Сидеть в такую погоду дома, да еще за пишущей машинкой, было мучительно. Сквозняк гулял по моей собкоровской квартире, разнося по ней вместе с ветром оглушительный шум городского перекрестка с его пыхтящими «икарусами» и переругивающимися грузчиками у магазина, швыряющими пустые лотки из-под хлеба в громоздкие продовольственные фургоны.
В этом грохоте я не сразу услышала звонок в дверь, поймала его лишь когда он стал настойчивым и раздражающим, как утренний будильник. Передо мной стоял незнакомый молодой человек в шортах, майке и летних шлепанцах, загорелый, улыбающийся, словно только что вернулся с пляжа.
-- Вы собкор Литературной газеты?
-- Я.
-- А меня зовут Виктор. Я работаю в АПН, наш офис рядом с вами, можно войти?
Он уселся в кресло, поджав под себя ногу, как маленькие дети сидят перед телевизором, и с такой же детской непосредственностью принялся рассказывать о себе и цели своего визита. Виктор оказался москвичом, который несколько месяцев назад приехал в Ригу... на службу в советскую армию. Назначение было блатное, откровенно признался он, потому что папа у него генерал и пристроил сына, пользуясь связями.
В Риге у Виктора почти свободный режим, он часто ездит на пляж и редко носит форму. До армии он учился на факультете журналистики в МГУ, но бросил, поэтому загремел в солдаты. Чтобы заработать карманные деньги, он в свободное от службы время пописывает для АПН, благо, тут работают друзья. Все это мой юный гость выпалил на одном дыхании, весело щурясь и болтая ногой.
Ко мне Виктора привела сногсшибательная идея, которая ему уже несколько месяцев не давала покоя.
-- Понимаете, -- говорил он, -- сейчас наступает такое время, когда каждый может начать собственное дело. Смотрите, сколько в Риге кооперативов, частных магазинов, кафе... Вы же сами в Литературной газете об этом пишете... Я вас читал, совсем даже неплохо, -- попутно поощрил он меня. -- Но ведь в Москве вас наверняка сокращают, режут...
Видя, как сразу омрачилось мое лицо, он со свойственной наблюдательным людям проницательностью предложил:
-- A вам никогда не хотелось создать собственную газету?.. Где не будет никакой цензуры, где вы будете решать, что ставить, а что нет...
Свою? Предложение показалось мне если не совсем сумасшедшим, то уж во всяком случае смешным. Тем более из уст молодого бойца.
-- Я работаю в серьезном издании, молодой человек, -- напомнила я. -- Тираж Литературки знаете? Зашкаливает за 2 миллиона. А вы мне что предлагаете? Чтобы я отказалась от такой аудитории ради чего-то мифического?
-- А вы и не отказывайтесь, вы совмещайте, -- не сдавался Виктор. -- Вы же видите, как делают руководители предприятий -- все подрабатывают в кооперативах.
-- А кстати, сколько вам платят? -- со свойственной ему непосредственностью поинтересовался мой собеседник.
-- А вы что, миллионер? -- разговор казался мне все более анекдотичным.
-- Нет, -- честно признался Виктор. -- Но я знаю миллионера, который мог бы вложить деньги в новую газету. Он, правда, сейчас после аварии лежит в больнице, ногу сломал... Но говорить может, я у него был, и он готов встретиться, как только я соберу команду.
-- А почему вы пришли именно ко мне? -- удивилась я. -- И кто команда?
-- Дело в том, что команд было несколько, еще до меня, но что-то у них там не склеилось. Сейчас я ищу новых людей, думаю поговорить с собкорами московских газет. Но я их не знаю. И вас в телефонном справочнике нашел, вижу, вы совсем рядом живете, вот и зашел...
От веселой наглости моего гостя исходила какая-то подкупающая уверенность. Даже если он и врал, то непринужденно и красиво.
-- А вам-то что с этой газеты? -- продолжала интересоваться я. -- Вы же в армии служите...
-- А я из-за денег, -- снова обезоружил он. -- Жалко упускать возможность заработать на карманные расходы...
Визит длился недолго. Оглушив меня неожиданным предложением, Витечка -- так я назвала про себя молодого человека -- исчез на несколько месяцев. Осенью он позвонил по телефону и как о давно решенном сообщил своим веселым голосом, что миллионер Владимир Иванович Лесков окончательно выздоровел и готов принять журналистов. Правда, у миллионера есть одна нехорошая привычка -- он любит рано вставать. Готова ли я поехать к нему в офис завтра в 8 утра?
Утро на Калету
Не помню, что я тогда ответила Витечке, но через пару недель мы сидели в трехэтажном особняке на окраине Пардаугавы. Было раннее утро, время для меня абсолютно нерабочее, я с усилием воспринимала происходящее. К этому времени Витечка уже успел подключить к нашему многообещающему проекту собкора "Советского спорта" Валерия Карпушкина и собкора "Комсомольской правды" Карена Маркаряна, которым тоже пришлось проснуться ни свет ни заря. Со мной поехал мой предшественник по собкоровской работе в "Литгазете" Георгий Целмс, перебравшийся из Риги в Москву, но каждый год отдыхавший в Юрмале. Имя Лескова никому из нас не говорило абсолютно ничего.
Мы сели тесным полукругом вокруг большого стола, за которым восседал бородач лет 50, с крупными чертами лица, затянутый в галстук с раннего утра и похожий на партийного работника. Пока знакомились, его глубоко посаженные глаза оценивающе выдергивали каждого поочередно. Со всеми «борода» по известной партийной привычке тут же переходил на «ты». Говорил он громко, раскатисто, но как-то суетливо, то и дело помогая себе жестами. Если бы не крепкое словцо, которым он нет-нет да и пересыпал свою речь, то схожесть с партийным работником была бы более полной.
От Лескова я впервые услышала, что есть такой кооператив «Пардаугава», который создали они с компаньоном Александром Лавентом и который занимается производством, где люди хорошо зарабатывают, производят обувь, одежду, строительную плитку, лаки и краски и даже выращивают свиней. Есть у них своя столовая, где рабочих кормят почти бесплатно, есть профсоюз, а вот теперь хотелось бы завести и свою газету.
Но не какую-нибудь там заводскую многотиражку, а настоящую, такую как "Известия" или "Комсомольская правда", только чтобы печаталась она в Риге, а расходилась по всему Советскому Союзу. Большинство из нас Лесков не знает, хотя Целмса и Карпушкина читал, но уверен в нашем профессионализме, поэтому готов рискнуть и выделить на новое предприятие большие деньги.
«Борода» произвел на нас странное впечатление. Вроде говорит интересные вещи, и история кооператива впечатляет, но ориентация на Известия выдавала в нем человека, абсолютно не просвещенного в издательском деле. А властный характер и нотки самодура не сулили большого взаимопонимания в будущем.
Естественно, когда мы вышли от Лескова, первое, что стали делать -- наводить справки, с кем это мы поимели дело. Просвещенные люди из правоохранительных органов пролили некоторый свет на его биографию. Рассказали, что несколько лет назад Владимир Иванович вышел из мест не столь отдаленных. Оттуда же несколько ранее вернулся его компаньон Александр Лавент. Вроде бы обвиняли их в контрабанде и валютных операциях, но дело вел КГБ, поэтому оперы из МВД подробностей не знали.
Рассказали также, что сразу после выхода на волю Лесков прямо в ватнике приехал на родную фабрику "Аусма", где перед этим работал, за трудовой книжкой. При оформлении надо было заплатить какие-то копейки, а у него ни гроша. Девчонки из отдела кадров пожалели, выдали книжку в долг. Через несколько дней он приехал к ним на собственных «жигулях» и вернул деньги с лихвой.
В общем, личность будущего издателя вырисовывалась явно неординарная. Тем не менее искру любопытства он во мне посеял. Остальное сделали Витечка и Целмс.
-- А вы думали, миллионерами становятся передовики производства? – удивлялся моей наивности Витечка. – Да, это авантюристы, отчаянные люди, но ведь это и есть новый класс.
-- Ну что вы теряете, Татьяна, -- поддержал молодого друга Жора. --- Не получится -- бросите. А я помогу с московскими авторами -- вдруг что-нибудь выйдет.
Газетный кооператив
Той же осенью мы взялись за дело. В первую очередь надо было собрать команду. Единственным, на мой взгляд, достойным коллективом на тот момент была "Советская молодежь". Я и пошла к ее редактору Саше Блинову. Сама не ожидала, однако и он загорелся. Решили действовать по витечкиному рецепту: создать нечто вроде газетного кооператива, где будет четыре соредактора -- я, Блинов, Маркарян и Целмс, который обещал часть газеты делать из Москвы.
Валера Карпушкин взял на себя роль директора и «связного» с Лесковым. Вопросы оформления юридических отношений с издателем, и вообще нашего статуса, нам тогда и в голову не приходили. Мы могли писать без цензуры -- вот главное счастье! Договорились, что газета поначалу будет еженедельной, работать будем по вахтовому методу, каждый редактор работает неделю, уступая место за пультом следующему. Да, такого еще не было в газетной практике, но разве когда-нибудь у журналистов был такой шанс? В конце концов, почему не заработать?
В моей квартире на Элизабетес устроили первую планерку. За отсутствием мебели уселись прямо на полу -- Блинов, Маркарян, Витечка, Алла Петропавловская, Инна Каневская, Лена Власова, Олег Зернов... Придумывали темы, рубрики, рисовали макет... Я не успевала приносить кофе, который разливали тут же, в расставленные по полу чашки...
Все шумели, пытаясь перекричать друг друга и считая, что только он знает, какой должна быть газета. Долго спорили о названии... В нем должна быть отражена наша независимость, говорили одни. И обязательно – география, настаивали другие. Витечка считал, что мы должны охватить весь балтийский регион, у него есть знакомые журналисты в Литве и Эстонии... Блинов предложил опубликовать информацию о выходе новой газеты в "Советской молодежи".
Через несколько дней я написала текст, и встала проблема, какой фамилией подписывать заметку. Каждый из соредакторов работал в крупном издании. Никто не знал, как посмотрит начальство на нашу самодеятельность. В конце концов, я поставила свое имя и назвалась одним из соредакторов. В день выхода заметки мне позвонил Блинов и признался, что он своей редакторской рукою произвел меня... в главные редакторы -- иначе читатели не поймут, кто же отвечает за новую газету. С тех пор с его легкой руки я и понесла этот крест.
От нашей первой планерки до выхода первого номера Независимой Балтийской Газеты прошел месяц. Наверное, самый тяжелый в моей жизни. Люди, сметы, бумага, помещения, техника, верстка, корректура... С нуля запускалось целое производство. Иногда мне казалось, что у меня лопнет голова -- столько всего нужно было в ней удержать...
Помню ночь накануне выхода первого номера. Моросил холодный ноябрьский дождь. В час ночи за мной заехал коммерческий директор нашего предприятия Валерий Карпушкин на стареньком желтом «Запорожце» -- как он туда помещался, для меня так и осталось загадкой, -- и мы отправились в типографию принимать «роды».
Стояли с рабочими у печатных машин до чистой выгонки, потом перешли на упаковку, контролировали все до самого раннего утра, вплоть до развоза -- боялись, что кто-нибудь сделает что-то не так и все сорвется.
И вот она появилась, наша Независимая Балтийская Газета -- со старушкой на обложке, растерянно стоящей посреди усыпанных яствами прилавков с кусающимися ценами. Мы держали в руках это чудо издательского искусства и не могли поверить, что сами произвели его на свет. В этот момент нас могли понять, наверное, только акушеры. Мы чувствовали себя по-настоящему счастливыми.
На следующий день ждали, что позвонят издатели, поздравят... Однако никто не позвонил, ни на следующий день, ни через неделю...
Визит к Минотавру
Мы уже выпустили несколько номеров, как Карпушкин сообщил, что Лесков хотел бы видеть нас у себя в юрмальской резиденции в 12 часов утра в субботу.
Что такое резиденция миллионера, я тогда представляла по «Финансисту» Теодора Драйзера и фильму Орсона Уэлса «Розовый бутон». Это должен был быть если не замок, то роскошные апартаменты с зимним садом и фонтанами, просторными залами и обязательно картинами известных художников на стенах.
Делая допуск на еще советскую Юрмалу, я, конечно, догадывалась, что здесь все будет значительно скромнее, может быть, в фонтанах не будет воды, сад чуть подзавянет, а на стенах вместо дорогих картин будут висеть гобелены... Но все же, перед тем как поехать в резиденцию, я долго думала, что надеть. Вечерний наряд в 12 часов утра явно не годился, и я выбрала нарядно-спортивный стиль.
В Юрмалу мы поехали втроем с Витечкой и Карпушкиным, все на том же желтом «Запорожце», по дороге размышляя над природой загадочного молчания издателя. Никто из нас до сих пор у Лескова не был, ехали по записке на проспект Дзинтару.
Указанный адрес привел нас к двухэтажному кирпичному дому весьма скромной наружности. В разные стороны от входа разбегались знакомые со студенческой юности коридоры общежитского типа с множеством комнат. Указанный в записке номер апартаментов находился рядом с входом. Однако выкрашенная темной масляной краской дверь мало напоминала эксклюзивное жилье. На звонок никто не отозвался. Простояв под дверью минут пять, мы решили, что вышла накладка, кто-то что-то перепутал. Однако в это время дверь скрипнула и оттуда высунулась взлохмаченная голова Владимира Ивановича. «Ой, это вы?» -- похоже, он никак не ожидал нас тут увидеть. Но, видимо, что-то вспомнив, пригласил войти внутрь.
Жилище миллионера представляло собой тесную общежитскую комнатенку с двумя деревянными кроватями вдоль стен и столиком между ними. По горе грязных стаканов и пустых бутылок на столе можно было предположить, что хозяин провел бурную ночь. Набросив на себя спортивный костюм, из тех, в которых малоимущие россияне ходят по перрону, миллионер сгреб стаканы и понес их мыть в темную ванную комнату.
-- Ну что, кто за бутылкой побежит? -- раздался оттуда его зычный голос. Мы переглянулись. Обстановка явно не располагала к душевной беседе. -- Да что вы топчетесь? -- снова высунулся из ванной Лесков, -- садитесь.
Мы еще раз переглянулись в поисках стульев, но таковых в апартаментах не оказалось. Единственным располагающим к отдыху местом была смятая неубранная кровать. Лесков и ее привел в порядок одним махом. Чувствовалось, что хозяин вниманием прислуги не избалован и привык справляться с бытом самостоятельно.
Речь снова зашла о бутылке. У Владимира Ивановича явно болела голова. Карпушкин как-то отбился, сославшись на машину. Заговорили о футболе -- наша команда неудачно сыграла, и Лесков был явно расстроен. Они с Карпушкиным заспорили, правильно ли был забит угловой, можно ли было его избежать... Я, в конце концов, не выдержала, вступила в беседу:
-- А газету-то вы видели, Владимир Иванович?
Он на минуту задумался, мучительно вспоминая, о чем его спрашивают, но, сделав усилие, вспомнил:
-- Конечно, мы во все наши подразделения разослали, и на бетонный завод, и на свиноферму... Все читают. Очень вы душевно о старушках написали. И о тюрьме -- хорошо, правдоподобно. Этот ваш автор, кажется, Паршин, он что, сидел? Откуда так хорошо знает тюремный быт?
Услышав, что да, сидел -- за стихи о Брежневе, посочувствовал, надо же, сажают людей ни за что. Но, слава Богу, сейчас другие времена. Вот и «Пардаугава» на ноги встала...
-- И вам дали возможность обо всем писать, -- напомнил Лесков, недвусмысленно намекая на свою причастность к свободе слова. И помолчав, добавил: -- Правильных авторов выбираешь, Татьяна.
На этом впечатления издателя закончились. Разговор снова перешел на футбол...
Медовый год на улице Авоту
К этому времени Георгий Целмс хорошо развернулся в Москве и собрал блестящий авторский корпус. Осенью 1990 года будущие олигархи еще не помышляли о газетах, а первые российские независимые издания вырастали из самиздата и существовали, в основном, на безвозмездно-любительских началах. У нас же с первого дня хорошо платили.
Обещанный Витечкой «другой» порядок цифр действительно был издателями соблюден. Думаю, в основном именно этим объяснялось то, что нам писали «золотые перья» перестроечной Москвы: Аркадий Ваксберг, Анатолий Приставкин, Игорь Клямкин, Лариса Пияшева, Борис Пинскер, Анатолий Стреляный, Николай Андреев, Павел Фельгенгауэр... Один раз даже выступил Егор Гайдар, через год ставший первым премьером независимой России.
Мы создали собственную сеть распространения по всему Советскому Союзу. Заключили договоры напрямую с областными отделениями Союзпечати и пустили газету по всем этим каналам тиражом 100 тысяч! Прибалтика тогда была на устах всего Советского Союза как символ перемен, надежд на другую жизнь, ею восхищались, ее поддерживали и главное -- интересовались каждым ее шагом. На фоне заказных материалов Центрального советского телевидения и центральных газет "Независимая Балтийская Газета" (НБГ) давала россиянам представление о реальных процессах, происходящих в Балтии. Нам писали письма из Ростова-на-Дону, Новосибирска, Камчатки, Мурманска... Стали приезжать оттуда частные распространители... Были предложения печатать нас в российских городах.
Редакция НБГ обосновалась в общественной приемной Литературной газеты на улице Авоту и состояла из одной большой и двух крошечных комнат, в которых мы умудрились разместить всю творческую команду, наборщиц, корректуру, верстку... Журналисты тогда печатали на машинках в разных углах приемной, у нас был один компьютер, на котором в две смены работали две наборщицы, и один телефон. Газету делали на маленьком журнальном столике, вокруг которого всегда толпились люди...
Постепенно отошли в сторону Алла Петропавловская с Инной Каневской -- у них появился свой проект – «Лилит». Отпали многие «молодежкинцы» -- своей работы хватало... Так и не вписался Карен Маркарян. Не дошел до нашей редакции Саша Блинов...
Зато пришли новые люди: очень организованная, ответственная Галя Гришина, сразу ставшая опорой редакции, диссидентствующий Саша Красницкий покорил всех первой же заметкой «Совки и метлы», за ним незаметной тенью скользнула Ира Осадчая, как снег на голову упал знаменитый фотограф Вильгельм Михайловский. Откуда-то с радио перебралась многодетная Расма Малиновская и «села» на Сейм... Незаметно прилип будущий собкор Российского телевидения в Праге Леня Свиридов, соединивший нас с Белоруссией. Из Москвы «свалился» вечный стрингер и будущий критик Путина Володя Иванидзе, за неимением жилья поселившийся прямо в офисе редакции.
C хозяевами газеты мы не виделись, да и они не изъявляли никакого желания общаться. На связи с «Пардаугавой» стоял Валерий Карпушкин, который сблизился с Лесковым на футбольной почве и на которого сыпались все наши удары в связи с очередной задержкой зарплаты или оплатой телефонных счетов...
Надо отдать должное толстокожему Валере, он нес свой крест стоически и невозмутимо. От издателей же не было никаких указаний, что писать, не было просьб о том, чтобы написать что-либо о «Пардаугаве», либо о ее учредителях... За год существования газеты в НБГ не появилось ни одного интервью ни с Лесковым, ни с Лавентом... Иногда нам казалось, что наши хозяева сами не знают, зачем им понадобилась газета и что можно от нее получить...
Да, скорее всего, так оно и было. Игрушка под названием «газета» тешила самолюбие, приносила ощущение собственной значимости в кругу других, безгазетных, кооператоров и, не исключено, давала возможность списывать какие-то неизвестные нам деньги -- бухгалтерии газеты ни я, ни Карпушкин никогда не видели... Тем неожиданнее оказался для нас кризис в наших отношениях, который разразился в январе 1991 года.
«Гуманный» Лесков
Нападение ОМОН на МВД в ночь на 20 января стало той лакмусовой бумажкой, которая разделила Латвию на две страны. В одной продолжали жить приверженцы Союза, считавшие, что вполне достаточно мягкой модернизации старого режима, омоложения Политбюро и хозрасчета на местах. В другой -- уже существовала независимая Латвия, в которой уличные баррикады были лишь красивым романтическим камуфляжем для патриотов и иностранных журналистов, за которым открывались счета в иностранных банках, сочинялись законы, посылались на учебу за границу будущие приватизаторы и финансисты...
Олицетворением двух позиций стали Интерфронт, куда латышские националисты «записали» всех русских, и Народный фронт, куда советская пропаганда упаковала всех латышей. Однако разделительная черта между лагерями проходила вовсе не по графе «национальность», она была гораздо тоньше и многограннее и порой выписывала непредсказуемые зигзаги...
По той же «кривой» переходного времени на стороне независимой Латвии оказались в те дни почти все русскоязычные газеты, не считая органа ЦК КПЛ «Советской Латвии» и нескольких интерфронтовских изданий. У редакции НБГ, созданной перьями известнейших московских демократов, у меня как редактора ни на минуту не было сомнений, кого поддерживать в ситуации январского противостояния. Досталось от наших авторов в те дни и президенту Советского Союза Михаилу Горбачеву, и лидеру латвийских коммунистов Алфреду Рубиксу.
Переход на эти личности неожиданно сыграл свою роковую роль в наших отношениях с издателями. Январский номер газеты с крупным снимком генеральских сапог на обложке, который мы с писателем Анатолием Приставкиным, оказавшимся в те дни в Риге, бесплатно раздавали на баррикадах, вывел Лескова из себя. Разгневанный Владимир Иванович позвонил по телефону и устроил мне выволочку.
Главной его претензией было то, что мы посмели «облить грязью» таких достойных людей, как Горбачев и Рубикс. Они, то есть «Пардаугава», тратят на нас деньги не для того, чтобы мы позволяли себе «черт знает что». Говорить спокойно он не мог, поэтому все время кричал. В бурном многословном потоке, помню, меня поразила та страстность, с какой этот капиталист, живущий уже в другом несоветском измерении, защищал людей эпохи «нельзя». Я не могла понять, почему он, бизнесмен, предприниматель, так печется о репутации людей, при власти которых его предпринимательские возможности сильно ограничены.
Дождавшись паузы, когда Лесков переводил дух, я решила ему объяснить на случай, если он чего-то не понимает:
-- Владимир Иванович, как до вас не доходит, ведь если эти люди останутся у власти, они же вас первого в тюрьму упекут, ведь вы сами пострадали при коммунистах, зачем же вы снова наступаете на те же грабли?
После такой неожиданной заботы Лесков рассвирепел еще больше.
Этот разговор глухого со слепым имел продолжение в мае, когда рижские омоновцы пошли жечь таможни, а мы, естественно, писать разоблачающие материалы. Тогда Лесков, уже не полагаясь на силу телефонного слова, приехал в редакцию самолично. И не один. Он привез съемочную группу Центрального телевидения во главе с тем самым Торчинским, который когда-то снимал фильм «Как стать миллионером».
Они явились в редакцию без предупреждения и с порога, не раздеваясь, причем оба, и Лесков и Торчинский, были в одинаковых, модных в ту пору в крупную елочку, пальто, устроили мне допрос прямо в камеру.
-- Почему вы, журналисты русской газеты, защищаете Народный фронт? Почему оправдываете самоуправство латвийских властей, не подчиняющихся законам СССР? -- нападал на меня Торчинский, подсовывая микрофон.
-- Неужели вы не понимаете, что таможни и границы нужны только для того, чтобы грабить бизнесменов? -- вторил ему Лесков...
-- Отвечайте! -- требовали оба, предупредив, что теперь все 250 миллионов советских зрителей увидят, что из себя представляет Независимая Балтийская Газета, подыгрывающая местным националистам.
Сидя на диване под градом вопросов, я отползала от своих интервьюеров все дальше и дальше, пока не поняла, что отступать больше некуда и придется отвечать за всю независимую Латвию.
Оторопевшие сотрудники редакции выглядывали из-за спины оператора, не зная, чем мне помочь. Сглотнув страх и набрав в легкие побольше воздуха, я голосом бывшей солистки школьного хора объяснила любознательным гостям, что такое Советский Союз для Латвии -- как я это тогда понимала, зачем нужна независимая пресса, чего добивается Народный фронт и почему его действия русским журналистам понятнее, чем убийство советскими спецслужбами таможенников в Мединенкяе...
Не знаю, что там в результате получилось, но уходя, оператор-москвич втайне от патрона пожал мне руку и сказал: "Вы держались молодцом".
Уже много позже, когда мы с Лесковым и Лавентом расстались, кто-то сказал, что в мае Торчинский приезжал в Ригу за новой видеокамерой, которой «Пардаугава» якобы отблагодарила его за фильм «Как заработать миллион». Видимо, на «Независимой Балтийской Газете» решили сделать обкатку...
Тем не менее издатели оказались терпеливы. Прошел еще месяц, прежде чем они поставили окончательную точку на проекте «газета».
Последнее собрание
О том, что на «Пардаугаве» есть профсоюзная организация, защищающая права рабочих, Лесков мне рассказал еще на заре нашей совместной издательской деятельности. Но о том, что на «Пардаугаве» вплоть до августовского путча 1991-го существовала и своя первичная организация членов КПСС, аккуратно проводящая отчетно-выборные собрания и вовремя сдающая партвзносы, для меня стало полной неожиданностью.
Впрочем, существовала она все же на более демократических основах, чем в других учреждениях. Никогда не посягавший на членство в КПСС Александр Лавент и неоднократно, но безуспешно подававший заявления о приеме в ряды строителей коммунизма Владимир Лесков имели на партсобраниях право решающего голоса. Мне пришлось в этом убедиться на собственном примере.
Видимо, исчерпав все средства индивидуального воздействия на редакцию и не добившись результатов, Лесков решил устроить показательный процесс публичного перевоспитания. Для этого мне через Карпушкина было велено явиться в офис на Калету на... открытое партсобрание (напомню, что тогда партия была на всех одна -- коммунистическая). Было все такое же раннее утро, как год назад, когда я впервые побывала в «Пардаугаве». На сей раз вместе со мной поехали незаменимая Галя Гришина, Саша Краснитский, Вильгельм Михайловский и Володя Иванидзе.
У подъезда «пардаугавского» особняка нас встретил... армейский бронетранспортер. Кто-то пошутил, что это они так встречают независимую прессу. Но было не смешно, мы понимали, что газете приходит конец и позвали нас не на рюмку чая... Тем не менее, мы не упустили возможности сфотографироваться на память. На том снимке Вильгельма Михайловского мы стоим на фоне бронетранспортера, веселые и боевые, готовые к схватке...
Нас пригласили на второй этаж, где у фирмы была столовая. У стены стоял длинный узкий стол из тех, что устанавливают в монастырских трапезных или тюрьмах... У одного его края сели Лесков, Эмиль Александрович Лавент и Александр Лавент. Последнего я тогда увидела впервые. Нам Лесков предложил сесть напротив.
Постепенно комната наполнялась людьми, как я поняла, высшим руководящим составом фирмы... В столовую набилось человек 50. Много лет спустя я узнала имена некоторых из них... Все чинно рассаживались по местам, как и подобает на партсобраниях.
Первым выступил Эмиль Александрович. Не знаю, был ли он партийным человеком. Вряд ли. Но авторитетным -- точно. Его выступление было «этическим». Он напомнил, сколько «Пардаугава» для нас сделала, какие уникальные возможности предоставила, рассчитывая на наше взаимопонимание и благодарность. Они вложили в нас собственные деньги, рискнули, полагая, что имеют дело с серьезными и ответственными людьми... И что получили в ответ? Амбиции и заносчивость... Полное непонимание политической ситуации... Нежелание считаться с настоящими хозяевами газеты... В этих условиях он считает дальнейший выпуск газеты нецелесообразным.
Лесков был не так деликатен в выражениях, как Лавент-старший. Его распирало от обиды, он признался, что был самым активным сторонником газеты, что партнеры предлагали закрыть ее раньше, но он продолжал упорно верить, что найдет с нами общий язык. Но теперь и он убедился, что мы «продались националистам», что вместо серьезной газеты мы стали «дешевой желтой газетенкой», которая распространяет уличные слухи об уважаемых людях.
После этого выступил еще ряд членов партячейки, ни лиц, ни фамилий которых никто из нас не запомнил. Последним из «записавшихся» взял слово Александр Лавент. Он, как и отец, давил на мораль. На то, что нам было дано все, а мы ответили черной неблагодарностью. Интересно, что его, как ни странно, я запомнила. Вернее, запомнила не то, что он говорил, а взгляд, пронзительный и гневный, просто испепеляющий, которым он пронзал меня как иглой, неоднократно повторяя одно и то же слово «неблагодарные».
А потом, как и полагается на партсобраниях и товарищеских судах, слово предоставили провинившимся. Говорят, я выступала с большим пафосом и без оглядки на авторитеты. Сказала, что не все измеряется деньгами. Что мы создали уникальную газету и привлекли лучших авторов, какие только есть в Советском Союзе. Жаль, что господа-издатели не оценили этот титанический труд, который, к счастью, оценили читатели. Я напомнила о письмах, приходящих из российской глубинки. Увы, наши издатели не понимают, что такое свободная пресса, что это -- как пар, выпущенный из закрытого котла, который нельзя дозировать по каплям или пускать тонкой струйкой в нужном направлении: он либо разорвет крышку, либо будет парить свободно и привольно... Напомнила я и о времени, в которое мы живем, и еще что-то о демократических ценностях и свободах...
В конце концов все закончилось как и ожидалось. Нам вынесли вердикт: больной еще жив, но дальнейшее лечение бесполезно...
Через неделю у нас забрали единственный компьютер, сняли с бумажного довольствия и прекратили оплачивать телефонные счета. Производство газеты стало невозможным.
Наверное, если бы это случилось сегодня, я бы попыталась искать какие-то компромиссы, по крайней мере, постаралась бы понять, чего же хочет издатель, пошла бы на какие-то мелкие уступки ради сохранения большого дела. В конце концов сегодня я уже знаю, что и паром можно управлять, если соблюдать хотя бы технику безопасности, не говоря уже о создании паровых машин... Но тогда я искренне была убеждена, что имею дело с ретроградами и темными людьми, которые не только не понимают специфики газетного дела, но безнадежно отстали от времени.
Издатель всегда прав
Наверное, на этом наши отношения с «Пардаугавой» и закончились бы, если бы наши компаньоны не решили продолжить издание «Независимой Балтийской Газеты» без нас. То ли остатки бумаги на складе не давали им покоя, то ли купленный компьютер простаивал без надобности, либо все-таки мучило желание взять реванш в битве с непокорными журналистами...
Но так или иначе, через некоторое время мы узнали, что газета вот-вот выйдет под тем же названием и редакторством... Карпушкина, который якобы собирает новую команду.
Моему возмущению не было предела. То, что рождено нашим умом и азартом, придумано и выстрадано, слеплено нашими руками по крупицам и осколочкам, будут примерять на себя чужие, равнодушные люди, которые не знали ни мук рождения первого номера, ни еженедельного счастья сдачи, когда последний слепленный вручную монтажный лист уходил на форму и наступало блаженное опустошение...
Я не могла успокоиться и решила бороться до конца. Газета наша, ее создавал конкретный творческий коллектив, и «Пардаугава» не имеет права выпускать ее с другими людьми. Если Лескову непременно хочется быть издателем, пусть покупает новую лицензию на другую газету и издает. А НБГ мы не отдадим.
Так или примерно так я написала ему в письме, которое отправила с нарочным. Ответа долго ждать не пришлось. Как-то придя в редакцию, я застала в предбаннике бледную секретаршу Юлю, перед которой сидели три молодых тяжеловеса в солнечных очках. Я, не обратив на них внимания -- мало ли жалобщиков заходит в редакцию, -- проскочила в нашу редакционную комнату.
За мной заходит Юля и, прикрыв за собой дверь, почти шепотом сообщает, что это парни из спортивной команды «Пардаугавы», они принесли письмо от Лескова. Он хочет, чтобы я ответила на письмо сразу, им велено дождаться ответа.
О том, что такая команда существует, я уже слышала. И что знаменита она вовсе не спортивными победами -- тоже. Рассказывали, что «пардаугавские» парни чуть ли не силой сгоняли огородников с территорий, которые понадобились фирме под строительство. Говорили и разное другое... Мне стало не по себе... В любом случае, сказала я себе, не будем суетиться. Для начала надо прочитать письмо, вдруг там приятные новости?..
Прочитав послание и не найдя в нем хороших новостей, я попросила секретаршу уговорить почтальонов не ждать ответа. Пусть передадут хозяину, что мне надо подумать и посоветоваться с адвокатом. Гости, к счастью, на своем не настаивали.
Адвокат Семен Михайлович, оставленный мне Целмсом по наследству как внештатный юрист приемной «Литгазеты», помогал нам в течение года не однажды. Но тут он сразу сказал, что дело заведомо проигрышное. Лицензия куплена издателями, а мы -- только наемные работники. Конечно, если мы хотим скандала, то для этого есть другие способы, хорошо известные журналистам... Нет, я не хотела ни скандала, ни мести. Я просто хотела издавать газету, которую считала лучшей на свете.
Но выбора у нас практически не было. Посоветовавшись между собой, мы с коллегами решили отступить: в конце концов против лома нет приема... Но лишь для того, чтобы, собравшись с силами, начать новое предприятие... Осенью того же 1991 года пятеро идеалистов -- Вильгельм Михайловский, Галя Гришина, Саша Краснитский, Юра Супрыткин и я -- сложились нехитрыми сбережениями, оставшимися от «пардаугавских» зарплат, и учредили «Балтийскую газету». Когда пришли к директору Дома печати Казимиру Дундурсу заключать договор, он посмеялся: когда следующий раз будете разводиться, назоветесь просто «Газетой»?
Ровно год спустя после рождения «Независимой»..., в сентябре 1991 года вышла в свет ее "старшая сестра", полноформатная, 16-полосная «Балтийская газета». Ни денег на ее содержание, ни конкретных планов у нас не было. Я считала, что мы любой ценой должны доказать этим толстосумам, что профессионализм -- все, а деньги -- ничто. Буквально вслед за нами почти в те же дни вышла карпушкинская «Независимая Балтийская Газета»... Она прожила месяца три... Мы же, перебиваясь с хлеба на воду, с трудом добывая рекламу, просуществовали вплоть до банковского кризиса 1995 года... Это было время, когда каждый рисковал и ошибался по-своему... Лучшие дни нашей жизни...
Источник: freecity.lv
Kriminal.lv в Телеграме
